Джон Роналд Руэл Толкин ЛИСТ РАБОТЫ МЕЛКИНА Жил-был однажды маленький человек по имени Мелкин, которому предстояло совершить дальнее путешествие. Ехать он не хотел, да и вообще вся эта история была ему не по душе. Но деваться было некуда: он знал, что рано или поздно придется отправиться в путь. Со сборами он, однако, не спешил. Мелкин был художником. Правда, больших высот он не достиг, может быть, потому, что у него была масса других дел. Сам Мелкин считал, что по большей части эти дела мешают спокойно жить. Но выполнял он их вполне сносно, когда не удавалось отвертеться. А отвертеться, по его мнению, удавалось очень уж редко: законы в той стране держали народ в строгости. Были и другие помехи. Во-первых, иногда он попросту бездельничал, а во-вторых, был по-своему добросердечен. Вам знакома эта разновидность доброго сердца: оно чаще заставляло Мелкина почувствовать угрызения совести, чем сделать что-нибудь. И даже если он что-то делал, доброе сердце не мешало ему ворчать, выходить из себя и браниться (чаще всего про себя). Так или иначе, из-за своего добросердечия он частенько помогал по мелочам своему соседу, хромоногому мистеру Прихотдсону. Бывало, приходили и люди, которые жили подальше, и просили о помощи - он и им не отказывал. А время от времени Мелкин вспоминал о путешествии и начинал без особого рвения упаковывать вещи. Тут уж времени на живопись и вовсе не оставалось. У Мелкина было несколько начатых картин, но все слишком большие и сложные, чтобы он со своими невеликими способностями мог их закончить. Он был из тех художников, которые листья пишут лучше, чем деревья. Сам Мелкин, бывало, подолгу работал над одним листом, стараясь запечатлеть и форму, и блеск, и сверкающие капли росы по краям. И все же ему хотелось изобразить целое дерево, чтобы все листья его были и похожими, и разными. Особенно не давала художнику покоя одна из картин. Началась она с листа, трепещущего на ветру, - но за листом появилось дерево и начало расти, раскидывая бесчисленные ветви и цепляясь за землю все новыми и новыми корнями самой фантастической формы. Прилетали и опускались на сучья странные птицы - ими тоже следовало заняться. А потом вокруг Дерева и позади него, в просветах между листьями и ветвями, начал разворачиваться целый пейзаж. Окрестности поросли лесом, а вдали виднелись горы, тронутые снегом. Мелкин и думать забыл про остальные картины; а некоторые из них он взял и приставил к большой картине с деревом, по краям. Скоро холст стал таким громадным, что пришлось Мелкину раздобыть стремянку. Так он и бегал по ней вверх-вниз - здесь положит мазок, там сотрет кусочек. Если его кто-нибудь навещал, он казался вполне вежливым, но все перекладывал карандаш на письменном столе. Слушает гостя, а сам все - 2 - думает о своем большом холсте. Картина помещалась в специально выстроенном высоком сарае в саду - раньше он на этом месте сажал картошку. Мелкин никак не мог избавиться от своего добросердечия. "Вот бы мне быть потверже!" - иногда говорил он себе (а имел в виду: "Вот бы чужие беды меня не трогали!"). Но тут как раз наступило время, когда его долго никто серьезно не тревожил. "Будь что будет, но эту картину - мою настоящую картину - я обязательно допишу, а потом уж отправлюсь в путешествие, будь оно проклято", - повторял художник. И все же ему стало ясно, что нельзя без конца откладывать отъезд. Увеличивать картину больше не было возможности - настало время ее заканчивать. Как-то раз Мелкин, отойдя на несколько шагов от картины, рассматривал ее необычайно внимательно, словно написал ее не он, а кто-то другой. Он никак не мог решить, что о ней думать, и жалел, что рядом нет приятеля с готовым мнением. Картина, честно говоря, совершенно его не удовлетворяла, и все же казалась очень красивой - единственной по-настоящему прекрасной картиной в мире. В эту минуту Мелкину больше всего было бы по душе, если в сарай вошел его двойник, хлопнул его по плечу и сказал с очевидной искренностью: "Великолепно! Неподражаемо! Я ясно вижу, к чему ты стремишься. Продолжай работать, а об остальном не тревожься. Мы устроим тебе государственный пенсион, так что будь спокоен". Увы, не было государственного пенсиона. Одно стало ясным: чтобы закончить картину даже при ее теперешней величине, нужно забросить все другие дела, нужно работать, упорно работать, ни на что не отвлекаясь. Мелкин закатал рукава и начал сосредотачиваться. Несколько дней он пытался ни на что другое не обращать внимания. Но тут на него обрушилась целая буря помех. Дом требовал починки; пришлось ехать в город и сидеть на суде (Мелкин был присяжным); м-р Прихотдсон слег от прострела; наконец, гости появлялись один за другим. Стояла весна, и они были не прочь бесплатно пообедать поближе к природе, а Мелкин жил в очень милом домике довольно далеко от города. В сердце он их проклинал, но не мог отрицать, что сам же пригласил их еще зимой, когда прогулка по магазинам и обед у городских знакомых вовсе не казались ему "помехой". Мелкин попытался ожесточить свое сердце, но ничего из этого не вышло. Слишком много было дел, от которых он не решался отказаться, считал он их своим долгом или нет. А были и такие, которые ему приходилось выполнять, что бы он вообще не считал. Некоторые гости намекали, что Мелкин не очень хорошо следит за садом и что к нему может наведаться Инспектор. Конечно, лишь немногие из них знали о картине; но даже если знали все, это ничего бы не изменило. Сомневаюсь, чтобы они придали ей очень большое значение. По правде говоря, картина была не из лучших, хотя, возможно, некоторые места действительно стоили внимания. Во всяком случае, Дерево было странное. Единственное в своем роде. То же можно сказать и о Мелкине, хотя с другой стороны это был совершенно обыкновенный глуповатый человечек. Наконец, время у Мелкина стало на вес золота. Городские знакомые вспомнили, что ему предстоит нелегкое путешествие, и кое-кто из них начал вычислять, до каких пор он может откладывать отъезд. Они раздумывали, кому достанется его - 3 - домик, и будет ли новый хозяин лучше ухаживать за садом. Пришла осень, дождливая и ветренная. Стоя на стремянке в сарае, маленький художник пытался запечатлеть на холсте отблеск заходящего солнца на заснеженной вершине горы, чуть-чуть влево от покрытой листьями ветки дерева. Он знал, что придет пора уезжать, - может быть, в самом начала будущего года. Времени только и оставалось, чтобы закончить картину, да и то не совсем: кое-где по углам он успевал лишь наметить то, что собирался написать. Раздался стук в дверь. -- Войдите! - резко отозвался Мелкин, слезая со стремянки. Крутя в пальцах кисть, он взглянул на посетителя. Это был Прихотдсон, его сосед, причем единственный: больше поблизости никто не жил. Несмотря на это, Мелкину он не очень-то нравился: во-первых потому, что часто попадал в беду и нуждался в помощи, а во-вторых потому, что знать не хотел о живописи, зато очень критически относился к манере Мелкина ухаживать за садом. Когда Прихотдсон смотрел на сад Мелкина (что он делал часто), видел он главным образом сорняки; а если ему случалось взглянуть на Мелкиновы картины (что происходило редко), он видел только серые и зеленые пятна да черные полосы и никакого смысла не находил. По долгу соседа он не мог обходить молчанием сорняки, но никогда не высказывал своего мнения о картинах. Прихотдсон считал, что тем самым проявляет доброту, и не понимал, что т_а_к_о_й доброты маловато. Куда лучше было бы, если б он помог при прополке (а то и похвалил картины). -- Ну, Прихотдсон, что стряслось? - спросил Мелкин. -- Я знаю, мне не следовало вас отрывать, - отвечал Прихотдсон, даже не взглянув на картину. - Вы, понятно, очень заняты. Мелкин и сам собирался сказать что-нибудь в этом духе, но шанс был уже упущен. Пришлось ему ограничиться простым: - Да. -- Но мне больше не к кому обратиться! - пожаловался Прихотдсон. -- Ну конечно, - вздохнул Мелкин. Это был вздох, предназначенный будто бы только для себя, но достаточно громкий, чтобы собеседник его услышал. - Чем я могу вам помочь? -- Жена уже несколько дней хворает, и я начинаю тревожиться, - сказал Прихотдсон. - К тому же ветер сорвал с крыши половину черепицы, и в спальню льется вода. По-моему, нужно вызвать доктора. И кого-нибудь из строительной фирмы тоже, только их вечно не дождешься. Вот я и думал - может, у вас найдется какие-нибудь доски да парусина или холст: мне бы залатать крышу да продержаться день-другой. - Вот тут-то он посмотрел на картину. -- Бог ты мой! - воскликнул Мелкин. - Вот уж действительно не повезло. Надеюсь, у вашей жены обычная простуда. Я зайду через пару минут и помогу вам перенести больную вниз. -- Очень вам признателен, - весьма холодно отвечал Прихотдсон. - Только это не простуда. У нее жар. Из-за простуды я бы не стал вас беспокоить. Кроме того, жена уже лежит внизу. Не с моей ногой бегать вверх-вниз по лестнице с подносами... Но я вижу, вы заняты. Извините, что побеспокоил. Просто я надеялся, что вы войдете в мое - 4 - положение и выберете время с ездить за доктором, а заодно и к строителям, раз уж у вас нет лишнего холста. -- Конечно, - проговорил Мелкин, хотя на сердце у него лежали другие слова, - конечно, я мог бы с ездить. Я с езжу, раз вы так тревожитесь. - Не то чтобы у него заговорила совесть, просто сердце было очень мягкое. -- Я тревожусь, я очень тревожусь, - подтвердил Прихотдсон. - Как жаль, что я хромой. Пришлось Мелкину поехать. Видите ли, положение было щекотливое. Прихотдсон жил совсем рядом, а больше поблизости не было ни одного дома. У Мелкина был велосипед, а у Прихотдсона не было, да он и не смог бы на нем ездить. Прихотдсон был хромым, по-настоящему хромым, и нога у него сильно болела. Об этом следовало помнить, как и о том, что у Прихотдсона кислая физиономия и визгливый голос. Конечно, Мелкин еще не дописал картину, и времени едва хватало, чтобы ее закончить. Но ему казалось, что об этом следовало бы подумать Прихотдсону. Однако Прихотдсон о картинах не думал, и тут Мелкин был бессилен что-либо изменить. "Проклятие!" - выругался он про себя и вывел велосипед из-под навеса. Было сыро, дул ветер, и дневной свет уже бледнел. "Сегодня мне больше не поработать", - подумал Мелкин, и всю дорогу до города либо ругался про себя, либо представлял, как его кисть кладет мазки на гору и на россыпь листьев рядом с ней, - все это он придумал еще весной. Пальцы Мелкина дрожали на руле, так ему хотелось взяться за кисть. Сейчас, когда сарай остался позади, он совершенно ясно понял, как надо написать блестящие листья, которые обрамляли далекую гору. Но у него упало сердце, когда он со страхом подумал, что, может быть, уже не успеет перенести эту идею на холст. Мелкин нашел доктора и оставил записку в строительной конторе. Сама контора была закрыта: все уже разошлись по домам и теперь сидели у камина. Мелкин промок до костей и сам простудился. Доктор отправился по вызову не так быстро, как откликнулся Мелкин на просьбу Прихотдсона. Он появился лишь на следующий день - в очень удачный для себя момент, потому что к этому времени в соседних домах было уже два пациента. Мелкин лежал в постели с высокой температурой, а в голове его и на потолке рождались чудесные орнаменты из листьев и переплетенных ветвей. Ему не стало лучше, когда он узнал, что у миссис Прихотдсон была только простуда и она уже встает. Он отвернулся к стене и зарылся лицом в листья. Несколько дней он не вставал. Ветер дул по-прежнему. Он сорвал с крыши Прихотдсона еще много черепицы. У Мелкина крыша тоже начала подтекать. Строители так и не приехали. День-два Мелкину было все равно. Потом он выбрался из дому поискать какой-нибудь еды (жены у него не было). Прихотдсон не появлялся: у него от сырости разболелась нога. А жена его все время подтирала воду и бормотала, уж не забыл ли "этот Мелкин" вызвать строителей. Если ей понадобилось одолжить что-нибудь у Мелкина, она послала бы к нему Прихотдсона, несмотря на ногу. Но поскольку одалживать у художника было нечего, он оказался предоставлен самому себе. Примерно через неделю Мелкин, шатаясь, снова добрел до сарая. Он попытался взобраться на стремянку, но у него закружилась голова. Тогда он сел и уставился на картину. Но в этот день ему в голову не приходили ни зеленые ветки, ни - 5 - дальние горы. Он мог бы написать песчаную пустыню на заднем плане, но и на это у него не хватило энергии. На следующий день Мелкину стало гораздо лучше. Он залез на стремянку и взялся за кисть. Но только он начал погружаться в работу, как раздался стук в дверь. -- Черт побери! - заорал Мелкин. С таким же успехом он мог вежливо сказать: "Войдите!" - потому что дверь все равно отворилась. На этот раз вошел незнакомый, очень высокий мужчина. -- Здесь частная студия, - заявил Мелкин. - Я занят. Убирайтесь! -- Я - Инспектор домов, - отвечал мужчина, поднимая свое удостоверение так, чтобы Мелкину было видно со стремянки. -- Ах так! - проговорил художник. -- Дом вашего соседа в неудовлетворительном состоянии! -- Я знаю, - ответил Мелкин. - Я уже давно известил строителей, но они так и не появились. А потом я заболел. -- Понятно. Но теперь-то вы здоровы. -- Но я не строитель. Прихотдсону следует обратиться с просьбой в муниципалитет, и аварийная служба ему поможет. -- Служба занята разрушениями посерьезнее, чем здесь, - сказал Инспектор. - Затопило долину, и многие семьи остались без крова. Вам следовало помочь соседу и сделать временный ремонт, чтобы повреждения не распространились и починка крыши не стала слишком дорогостоящей. Таков закон. Здесь у вас масса материалов: холст, доски, водоотталкивающая краска. -- Где? - негодующе спросил Мелкин. -- Вот! - ответил Инспектор, указывая на картину. -- Моя картина! - воскликнул художник. -- И что, что картина? - заявил Инспектор. - Дома важнее. Таков закон. -- Не могу же я... - но тут Мелкин замолчал, ибо в сарай вошел еще один человек. Он был так похож на Инспектора, что казался его двойником, - высокий, с головы до ног одетый в черное. -- Поехали! - произнес вошедший. - Я - Возница. Спотыкаясь, Мелкин слез со стремянки. Казалось, художника снова одолела лихорадка: его знобило, в голове все плыло. -- Возница? Возница? - забормотал он. - Чей возница? -- Ваш, и вашего экипажа, - ответил незнакомец. - Экипаж заказан уже давно. Сегодня он, наконец, пришел - и ожидает вас. Сами понимаете, пора вам отправляться в путешествие. -- Ну вот! - сказал Инспектор. - Придется вам ехать. Не очень-то красиво отправляться в путь, не доделав свои дела. Ну ладно, теперь мы по крайней мере воспользуемся холстом. -- Боже мой! - и бедный Мелкин разрыдался. - Ведь она... она даже не закончена! -- Не закончена? - удивился Возница. - Во всяком случае, ваша работа над ней закончена. Пошли! И Мелкин пошел, даже не протестуя. Возница не дал ему времени на сборы, сказав, что этим нужно было заниматься раньше и что они опаздывают на поезд. Мелкин только и успел захватить в прихожей небольшую сумку. Потом оказалось, что в ней лежит лишь ящик с красками и маленький альбом эскизов - - 6 - ни одежды, ни еды. На поезд они успели. Мелкин очень устал, ему хотелось спать, и он вряд ли понимал, что происходит, когда его впихнули в купе. Все ему было безразлично. Он забыл и куда полагается ехать, и зачем он туда едет. Почти сразу после отправления поезд оказался в темном туннеле. Проснулся Мелкин на большой станции, смутно различимой за окном вагона. Вдоль платформы шел Носильщик, но выкрикивал он не название, а имя Мелкина. Мелкин торопливо выбрался из вагона - и вдруг обнаружил, что забыл сумку. Он было повернулся, но поезд уже ушел. -- А, вот и вы! - сказал Носильщик. - Пройдите сюда! Что?! Вы без багажа? Придется вас направить в Работный дом. Мелкин почувствовал себя очень плохо и тут же, на платформе, упал в обморок. Его положили в карету скорой помощи и отвезли в больницу Работного дома. Лечение ему совсем не понравилось. Его поили горькими лекарствами. Санитары были недружелюбные, молчаливые и строгие, а кроме них его изредка навещал только очень суровый врач. Все это больше напоминало тюрьму, чем больницу. В определенные часы Мелкину приходилось заниматься изнурительным трудом: копать землю, плотничать, красить голые доски всегда в один и тот же цвет. Наружу никогда не выпускали, а все окна выходили во двор. Часами заставляли сидеть в полной темноте, "чтобы он хорошенько подумал". Мелкин потерял счет времени. И ему совсем не становилось лучше - если иметь в виду, что выздоравливающий начинает радоваться жизни. Мелкин не радовался даже когда добирался до постели. Сначала, лет этак сто (я только передаю его впечатления), Мелкина неизвестно зачем тревожило прошлое. Лежа в темноте, он раз за разом повторял: "Как жаль, что я не зашел к Прихотдсону в первый же день, когда подул сильный ветер. Я ведь собирался. Тогда черепицу было еще легко уложить на место. Миссис Прихотдсон не простудилась бы, и я бы тоже не простудился. Тогда у меня была бы еще неделя". Но со временем он забыл, зачем ему нужна была эта неделя. После этого, если он о чем и беспокоился, так это о работе в больнице. Теперь он обдумывал ее заранее. Он начал высчитывать, сколько нужно времени, чтобы отремонтировать скрипящую половицу, навесить дверь, починить ножку стола. Вероятно, он и вправду стал нужным работником, хотя никто ему об этом не говорил. Но, конечно, не поэтому беднягу так долго не выпускали из больницы. Врачи, должно быть, ждали, когда он поправится, - причем у них были довольно необычные взгляды на то, что понимать под "поправкой". Так или иначе, Мелкин не получал от жизни удовольствия, - или того, что он привык называть удовольствием. Несомненно, он не очень-то приятно проводил время. Но нельзя отрицать, что он начал ощущать некое удовлетворение: так человек, у которого нет масла, радуется и хлебу. Он мог теперь взяться за работу в ту же секунду, как звонил звонок, и моментально отложить ее в сторону, как только звонил следующий, - и она лежала в полном порядке и ждала, когда придет время снова за нее приняться. Мелкин много успевал сделать за день; всякие мелочи он непременно доделывал до конца. "Личного времени" у него не было, кроме как в палате, где он спал; и все же он становился хозяином своего времени: - 7 - он начал ясно понимать, на что можно его употребить. Теперь Мелкин не ощущал спешки. Он стал внутренне более спокойным и в часы отдыха действительно мог отдохнуть. И вдруг Мелкину перекроили весь распорядок дня. Времени на сон почти не осталось. У него отобрали плотницкую работу и заставили день за днем копать землю. Но и это испытание Мелкин вынес хорошо. Он даже не сразу принялся шарить в голове, отыскивая позабытые ругательства. Мелкин копал и копал, кожа на ладонях была содрана, спина болела, как переломленная. Наконец, он почувствовал, что не сможет больше воткнуть лопату в землю. Никто его не поблагодарил. Но появился врач и взглянул на него. -- Достаточно! - произнес он. - Полный отдых... в темноте. Лежа в темноте, Мелкин принимал прописанный полный отдых. Поскольку он ничего не чувствовал и ни о чем не думал, он не мог бы точно сказать, сколько прошло времени - несколько часов или несколько лет. Но вдруг он услышал Голоса, ранее ему незнакомые. Похоже было, что рядом, в соседней комнате, заседает медицинская или следственная комиссия, причем дверь между комнатами открыта, хотя света и не видно. -- Теперь - дело Мелкина, - сказал чей-то Голос - голос суровый, суровее, чем у врача. -- Что у него не в порядке? - спросил Второй Голос, который можно было бы назвать нежным, хотя он не был мягким: в нем слышалась власть, и звучал он одновременно с надеждой и грустно. - Что не в порядке у Мелкина? Сердце у него было на месте. -- Да, но работало оно не так, как нужно, - отвечал Первый Голос. - И голова у него была слабо привинчена: он почти совсем не думал. Погляди, сколько времени он потерял, даже себе не доставляя удовольствия! Он так и не подготовился к путешествию. Был человеком среднего достатка, а здесь появился чуть ли не голым, и его пришлось поместить в отделение для нищих. Боюсь, положение его тяжелое. По-моему, ему следует еще некоторое время пробыть здесь. -- Возможно, это ему не повредило бы, - отозвался Второй Голос. - Но ведь он всего лишь маленький человек. Ничего особенного ему в жизни не полагалось, и сильным он не был. Давай заглянем в Досье. Да. Здесь, знаешь ли, есть кое-что, говорящее в его пользу. -- Может быть, - сказал Первый Голос, - но лишь немногие из этих сведений смогут ему помочь, если мы их проанализируем. -- Так вот, - настаивал Второй, - здесь есть следующее. Он по своей природе был художником. Конечно, не из великих, и все же Лист работы Мелкина по-своему привлекателен. Он очень упорно работал над листьями, чтобы написать их хорошо, но никогда не думал, что от этого станет большой фигурой. В Досье ничего не сказано о том, чтобы он притворялся, хотя бы перед самим собой, будто картины освобождают его от соблюдения требований закона. -- Тогда почему он их так часто не соблюдал? - поинтересовался Первый Голос. -- Все же он откликнулся на многие Просьбы. -- Лишь на небольшую часть Просьб, выбирая те, что - 8 - полегче, да и те он называл Помехами. В Досье много раз повторяется это слово вместе с массой жалоб и глупыми проклятиями. -- Действительно. Но ведь ясно, что ему, бедняге, Просьбы действительно казались помехами. И вот еще что: никогда он не надеялся на Воздаяние, как это называют многие люди вроде него. У нас здесь есть дело Прихотдсона, оно прибыло позже. Прихотдсон был соседом Мелкина, ни разу пальцем для него не пошевелил и даже благодарил редко. Но в Досье нет ни слова о том, чтобы Мелкин ожидал от Прихотдсона благодарности. Судя по всему, он вообще об этом не думал. -- Да, это действительно смягчающее обстоятельство, - произнес Первый Голос, - но не очень существенное. Думаю, ты увидишь сам, что Мелкин часто просто забывал об этом. Все, что ему приходилось делать для Прихотдсона, он просто выкидывал из головы, как досадный эпизод, с которым покончено. -- И все же остается еще последнее донесение, - сказал Второй Голос, - о поездке на велосипеде под дождем. Этот случай я особо подчеркиваю. По-моему, ясно, что это было истинное самопожертвование: Мелкин чувствовал, что для тревоги у Прихотдсона нет оснований, а сам он теряет последний шанс закончить картину. -- Мне кажется, ты употребляешь слишком сильное выражение, - заметил Первый Голос. - Но последнее слово принадлежит тебе. Конечно, твоя задача - как можно лучше истолковать факты в пользу того, чье дело мы рассматриваем. Бывает, что они соответствуют такому толкованию. Что ты предлагаешь? -- Я считаю, что пора перейти к курсу мягкого лечения, - ответил Второй Голос. Мелкину показалось, что никогда он не слышал такого великодушного голоса, как Второй. Слова "Мягкое Лечение" он произнес так, будто говорил о множестве богатых даров или о приглашении на королевский пир. И вдруг Мелкин устыдился. Услышав, что к нему собираются применить Мягкое Лечение, он был так переполнен чувствами, что покраснел в темноте. Ощущение было такое, словно его похвалили на людях, причем и он, и все окружающие знают, что похвала не заслужена. Мелкин зарылся горящим лицом в грубое одеяло. Некоторое время длилось молчание. Потом совсем близко заговорил Первый Голос, обращаясь к Мелкину: -- Ты слышал? -- Да, - отвечал Мелкин. -- И что же ты скажешь? -- Вы не могли бы сообщить мне что-нибудь о Прихотдсоне? - спросил Мелкин. - Мне бы очень хотелось снова его увидеть. Я надеюсь, он не очень болен? Вы можете вылечить его от хромоты? У него иногда ужасно болела нога. И пожалуйста, не беспокойтесь насчет его отношения ко мне. Он был отличным соседом и очень дешево продавал мне прекрасную картошку. Это мне сэкономило массу времени. -- Дешево продавал картошку? Очень рад об этом слышать, - произнес Первый Голос. Вновь последовало молчание. Мелкин услышал затихающие голоса. -- Хорошо, согласен, - прозвучал вдалеке Первый Голос. - Пусть перейдет на следующий этап. Если хочешь, завтра. - 9 - Проснувшись, Мелкин обнаружил, что ставни распахнуты и его каморка залита солнечным светом. Он встал и вместо больничной пижамы увидел на стуле удобную одежду. После завтрака врач смазал его ободранные ладони какой-то мазью, и они сразу зажили. Он дал Мелкину несколько добрых советов и пузырек с укрепляющим (на случай, если оно понадобится). Еще до полудня Мелкину принесли печенье и стакан вина, а потом вручили билет. -- Теперь можете отправляться на станцию, - сказал врач. - Носильщик о вас позаботится. До свидания. Мелкин выскользнул через главный вход и заморгал глазами. Во-первых, светило яркое солнце. А во-вторых, он ожидал, что вокруг него раскинется огромный город: ведь станция была очень большая. Но города не было. Мелкин стоял на вершине зеленого холма, овеваемый прохладным ветром, который вливал в тело новые силы. Вокруг не было ни души. Внизу, у подножья холма, сверкала крыша вокзала. Скорым шагом, но без спешки, Мелкин спустился с холма. Носильщик сразу его заметил: -- Вам сюда! - и провел Мелкина к боковой платформе, где стоял очень приятный на вид маленький пригородный поезд - чистый, свежевыкрашенный, сверкающий на солнце паровозик и один вагон. Поезд выглядел так, словно впервые отправлялся в путь. Даже железнодорожное полотно казалось новым: рельсы сияли, шпалы под горячими лучами солнца вкусно пахли свежим дегтем. В вагоне было пусто. -- Куда идет поезд, Носильщик? - справился Мелкин. -- По-моему, это место пока никак не называется, - отозвался Носильщик. - Но вы его без труда найдете. - И захлопнул двери вагона. Поезд тут же покатил вперед. Мелкин откинулся на сидение. Паровозик пыхтел по дну глубокого ущелья с крутыми зелеными склонами, над которыми лучилось голубое небо. Вскоре с паровоза раздался свисток, заскрипели тормоза и поезд остановился. Здесь не было ни вокзала, ни вывески с названием станции. Мелкин увидел ступеньки, ведущие вверх по заросшему травой склону. Наверху была аккуратная изгородь с калиткой. А рядом с калиткой стоял его велосипед - по крайней мере, очень похожий, - и к рулю была привязана желтая табличка с надписью большими черными буквами: "Мелкин". Мелкин толкнул калитку, вскочил на велосипед и понесся вниз по склону под лучами весеннего солнца. Скоро обнаружилось, что тропинка, по которой он сначала ехал, исчезла, и велосипед катится по великолепному лугу. Трава проносилась совсем рядом, и все же Мелкин отчетливо видел каждую травинку. Ему показалось, что он уже где-то видел эти колышущиеся травы, - а может быть, они ему пригрезились во сне. Местность почему-то представлялась Мелкину знакомой. Да, вот здесь земля выровнялась, как и должно быть, а вот снова начался под ем. Солнце закрыла какая-то большая зеленая тень. Мелкин поднял глаза - и свалился с велосипеда. Перед ним стояло Дерево - его Дерево, но законченное. Если можно так сказать о Дереве живом, с распускающимися листьями, о Дереве, ветви которого росли и гнулись под ветром. Этот ветер Мелкин так часто чувствовал или представлял себе, и так часто не мог запечатлеть на холсте! - 10 - Не отрывая взгляда от Дерева, он медленно раскинул руки, как будто для объятия. -- Вот это дар! - проговорил Мелкин. Он говорил и о своем искусстве, и о произведении - и все же использовал слово в буквальном значении. Не отрываясь, глядел Мелкин на Дерево. Он видел все листья, над которыми трудился в своем сарае, - они были скорее такими, как он представлял их себе, чем такими, как он написал. Вместе с ними шумели и листья, которые когда-то только-только проклюнулись из почек в его воображении, и такие, которые проклюнулись бы, если у него хватило времени. На них не было никаких надписей - это были просто изящные листья, - и все же каждый нес на себе точную дату, как листок календаря. Некоторые из самых прекрасных - и самых характерных, дававших совершенный пример стиля Мелкина - были явно созданы в сотрудничестве с м-ром Прихотдсоном (только так и можно это выразить). В ветвях Дерева строили гнезда птицы. Невероятные птицы - как они пели! И глядя на них, Мелкин видел, как они селятся парами, высиживают птенцов, как птенцы оперяются и с песнями улетают в Лес. Теперь он заметил и Лес, раскинувшийся в обе стороны и уходящий к горизонту. Вдалеке сверкали Горы. Прошло какое-то время, и Мелкин направился к Лесу. Не потому, что Дерево ему наскучило. Просто теперь оно ясно запечатлелось в памяти, и даже не видя его, художник не забывал о нем, чувствовал, как оно растет. Отойдя от Дерева, Мелкин обнаружил странную вещь: Лес, конечно, был Лесом Вдалеке - в этом-то и заключалось его очарование, - и все же к нему можно было приблизиться, даже войти в него, и очарование не исчезало. До сих пор Мелкину никогда не удавалось войти в даль так, чтобы она не превращалась просто в окружающую местность. Теперь же прогулка стала куда приятнее: впереди все время открывались новые дали, так что были уже дали двойные, тройные и четверные, которые вдвое, втрое, вчетверо сильнее влекли к себе. Можно было идти вперед и вперед, и целая страна раскидывалась вокруг, словно вмещенная в один сад, или, если хотите, в одну картину. Можно было идти вперед и вперед, но, верно, не без конца. Ведь на заднем плане высились Горы. Они отчетливо, хоть и очень медленно, приближались. Казалось, они не из этой картины. Горы были как звено, связующее ее с чем-то иным, что лишь проглядывало сквозь деревья - со следующей ступенью, с новой картиной. На ходу Мелкин не просто глазел по сторонам. Он внимательно разглядывал окрестности. Дерево закончено, и Мелкин снова рядом с ним ("А Возница говорил иначе", - припомнил он), но в Лесу все еще оставалось несколько неубедительных мест. Над ними нужно было подумать и потрудиться. Изменять что-либо не было нужды, все сделанное было сделано правильно - следовало только довести работу до конца. Какой вид должны в конце концов принять эти места, Мелкин уже точно знал. Он уселся под очень красивым деревом вдалеке - оно напоминало Большое Дерево, но обладало неповторимым своеобразием, или обладало бы, если ему уделить еще немного внимания - и стал раздумывать, откуда начать работу, где закончить, сколько времени она займет. Но в планах что-то не - 11 - ладилось. -- Ну ясно! - воскликнул Мелкин. - Прихотдсон - вот кто мне нужен. О земле, кустах и деревьях он знает много такого, о чем я и понятия не имею. Нельзя, чтобы здесь кроме меня никого не было: ведь это же не частный парк. Мне нужна помощь и добрый совет - давно пора было об этом подумать. Мелкин встал и направился к месту, с которого решил начать работу. Сбросил пиджак. И вдруг увидел в небольшой ложбинке, укрытой от взглядов издалека, какого-то человека, который ошеломленно озирался по сторонам. Человек этот опирался на лопату, но явно не знал, что с ней делать. -- Прихотдсон! - позвал Мелкин. Прихотдсон вскинул лопату на плечо и подошел к нему. Он все еще слегка прихрамывал. Соседи ни слова не сказали друг другу, только кивнули, как раньше, когда сталкивались на улице. Но на этот раз они пошли дальше вместе, рука об руку. Без слов Мелкин и Прихотдсон согласились, где поставить маленький домик и разбить сад, без которых было не обойтись. Трудились они вместе, и скоро стало ясно, что теперь Мелкин лучше Прихотдсона умеет распоряжаться своим временем. Работа у него спорилась. Как ни странно, именно Мелкин больше увлекся домом и садом, а Прихотдсон часто бродил по округе, разглядывая деревья, особенно Большое Дерево. Как-то раз Мелкин сажал живую изгородь, а Прихотдсон лежал рядом, внимательно вглядываясь в изящный желтый цветок, росший в зеленой траве. Давным-давно Мелкин изобразил множество таких цветов меж корней Дерева. Вдруг Прихотдсон поднял глаза. На его лице, освещенном солнцем, играла улыбка. -- Просто загляденье! - сказал он. - Честно говоря, я не заслужил, чтобы меня отправили сюда. Спасибо, что замолвили за меня словечко. -- Чепуха, - ответил Мелкин. - Я даже не помню, что говорил. Во всяком случае, одного этого было явно недостаточно. -- Еще как достаточно, - настаивал Прихотдсон. - Если б не вы, мне бы так рано ни за что не выбраться. Понимаете, это все Второй Голос. Это он сделал так, что меня послали сюда. Он сказал, что вы хотите меня видеть. Так что я перед вами в долгу. -- Нет. Вы в долгу перед Вторым Голосом, - был ответ. - Мы оба перед ним в долгу. И они по-прежнему жили и работали вместе. Не знаю, как долго это продолжалось. Не приходится отрицать, что поначалу у них время от времени возникали споры, особенно когда оба уставали (а это иногда случалось). Оказалось, что у обоих есть с собой укрепляющее. На пузырьках были одинаковые этикетки: "Смешать с водой из родника и принимать по несколько капель перед отдыхом". Родник они нашли в самой глубине Леса. Только однажды, когда-то давно, Мелкин представил его себе, но так и не перенес на холст. Теперь он понял, что из этого источника наполняется озеро, сверкающее вдалеке, воды которого поили всю округу. От нескольких капель укрепляющего вода становилась терпкой и горьковатой, но в тело вливались силы, а голова прояснялась. Приняв лекарство, они отдыхали, а потом вновь подымались и весело брались за работу. В такие минуты Мелкин придумывал новые прекрасные цветы и кусты, а Прихотдсон всегда точно знал, - 12 - как и где их лучше всего посадить. Еще задолго до того, как пузырьки опустели, у Мелкина и Прихотдсона отпала нужда принимать лекарство. Прихотдсон даже избавился от хромоты. Работа подходила к концу, и они все чаще и чаще просто гуляли, любуясь деревьями, цветами, солнечным светом на изящных листьях, всем окрестным пейзажем. Иногда они вместе пели песни. Но Мелкин чувствовал, что взгляд его все чаще обращается к Горам. И вот пришло время, когда домик в ложбине, сад, трава, лес, озеро - все на картине оказалось почти завершенным, почти таким, каким ему надлежало быть. Большое Дерево было все в цвету. -- Сегодня вечером закончим, - сказал однажды Прихотдсон. - И тогда отправимся на прогулку по-настоящему далеко. Они вышли на следующий день и шагали сквозь дали, пока не достигли Предела. Конечно, он был невидим - не было ни черты, ни изгороди, ни стены, - но путники поняли, что дошли до конца этой страны. Перед ними появился какой-то человек, похожий на пастуха. Он спускался по заросшему травой склону, который уходил вдаль, к Горам. -- Вам не нужен проводник? - спросил он. - Вы хотите идти дальше? На секунду между Мелкиным и Прихотдсоном прошла тень, потому что Мелкин понял, что хочет и в каком-то смысле должен продолжать путь, а Прихотдсон не хотел и не был еще готов идти дальше. -- Мне нужно дождаться жены, - сказал Прихотдсон Мелкину. - Без меня ей будет одиноко. По-моему, ее должны отправить вслед за мной рано или поздно, когда она будет к этому готова, а я подготовлю здесь все для нее. Домик в меру наших сил достроен, и мне хочется самому ввести в него жену. Я думаю, она сможет сделать его еще уютнее. И надеюсь, что ей понравится здесь. Он взглянул на пастуха: -- Проводник - это вы и есть? Скажите, пожалуйста, как называется эта местность? -- Разве ты не знаешь? - отвечал пастух. - Это - Страна Мелкина. Большая часть ее - Картина Мелкина, но теперь здесь есть и немного Сада Прихотдсона. -- Картина Мелкина?! - изумленно воскликнул Прихотдсон. - Неужели все это выдумали вы, Мелкин? Я и не подозревал, какой вы умный. Но почему же вы мне не сказали? -- Он давным-давно пытался, - сказал пастух, - но ты и не посмотрел ни разу. В те дни у него был только холст и краска, а ты хотел ими залатать крышу. Тебя окружает то, что вы с женой называли "Мелкинова Ерунда" или "Эта Мазня". -- Но тогда все это было совсем не похоже, не н_а_с_т_о_я_щ_е_е, - пробормотал Прихотдсон. -- Да, это был только отблеск, - сказал пастух, - но, может быть, ты уловил бы его, если бы считал нужным попытаться. -- Я сам не дал вам возможности, - проговорил Мелкин. - Ни разу не постарался что-нибудь объяснить. Я вас тогда называл Старой Землеройкой. Но к чему все это? Мы долго жили и трудились вместе. Все могло бы сложиться иначе, но лучше - не могло. Хватит об этом. Боюсь, мне придется идти дальше. Надеюсь, мы еще встретимся: ведь мы, должно быть, еще так - 13 - много можем сделать вместе. До свидания! Он тепло пожал Прихотдсону руку - это была добрая, честная, крепкая рука. Мелкин повернулся на минуту и взглянул назад. Цветущее Большое Дерево сияло, как пламя. Все птицы распевали, поднявшись в воздух. Потом он улыбнулся, кивнул Прихотдсону и пошел за пастухом. Ему предстояло узнать многое об овцах и о том, как пасти их на поднебесных лугах. Он будет смотреть в огромное небо и идти все вверх, все ближе к Горам. А что потом - не знаю. Даже маленький Мелкин в своем старом доме сумел уловить очертания Гор - так они и попали на задний план его картины. Но лишь те, кто поднялся в Горы, могут сказать, какие они на самом деле, и что лежит за ними. -- По-моему, глупый был человечишка, - заявил советник Томкинс. - Никакого толку от него не было. Человек, бесполезный для Общества. -- Не знаю, не знаю... - протянул Аткинс (человек незначительный, школьный учитель). - Я в этом не уверен. Смотря что вы понимаете под пользой. -- Бесполезный с практической и экономической точки зрения, - уточнил Томкинс. - Из него, позвольте заметить, может, и вышел бы полезный винтик для общественной машины, если бы вы, учителя, знали свое дело. Но вы его не знаете. Вот из ваших рук и выходят бесполезные людишки вроде него. Был бы я здесь главным, я бы и его, и всех ему подобных приставил к какой-нибудь работенке, на которую они еще способны. Мыли бы посуду в общественной столовой или что-нибудь в этом роде. Уж я бы проследил, чтобы они не ленились. Или просто избавился бы от них. От н_е_г_о я бы давным-давно избавился. -- Избавились? Вы хотите сказать, что заставили бы его отправиться в путешествие раньше времени? -- Вот именно, раз уж вам хочется воспользоваться этим бессмысленным старым выражением. Через туннель на большую Мусорную Свалку - вот что я хочу сказать. -- Так вы считаете, что живопись ничего не стоит? Что нужно не добиваться совершенства, а просто покончить с ней? Разве она совсем бесполезна? -- Конечно, использовать живопись можно, - отозвался Томкинс, - только не в его исполнении. Перед смелой молодежью, которая не боится новых идей и приемов, дорога открыта. А для этой старомодной мазни у нас места нет. Ох уж эти мне персональные грезы! Да он бы и под страхом смерти не смог нарисовать приличное рекламное об явление, такое, чтобы бросалось в глаза. Вечно носился со своими листочками-цветочками. Я его как-то раз спросил, зачем ему это. А он отвечает, что они, по его мнению, красивые. Можете себе представить? Так и сказал: "Красивые!" - "Что красивое, - говорю, - органы питания и размножения у растений?" Он, конечно, ничего не ответил. Неумеха! -- Неумеха!.. - вздохнул Аткинс. - Да, бедняга, ничего он не довел до конца. Ну что ж, после того, как он отбыл, его холстам нашли "лучшее применение". Но у меня нет такой уверенности, как у вас, Томкинс. Помните тот большой холст, который использовали, чтобы залатать крышу соседнего дома после бури и наводнения? Я нашел в поле оторванный от него уголок. Он был поврежден, но можно было различить вершину - 14 - горы и несколько листьев. Никак не могу выкинуть их из головы. -- Из чего? - удивился Томкинс. -- О ком это вы? - вмешался Перкинс в целях сохранения мира, поскольку Аткинс залился краской. -- А-а, не стоит даже имя повторять, - заявил Томкинс. - Вообще не знаю, что это мы о нем заговорили. Он не жил в городе. -- Не жил, - отрубил Аткинс, - но вы-то давно положили глаз на его дом. Оттого и в гости к нему ходили, и издевались над ним, прихлебывая его чай. Мало вам было городского дома! Теперь его домик перешел к вам, так что и имени его можете не стесняться. Если вас это интересует, Перкинс, мы говорили о Мелкине. -- А, бедняга Мелкин! А я и не знал, что он занимался живописью, - заметил Перкинс. После этого случая имя Мелкина, кажется, ни разу не всплывало в разговорах. Аткинс, однако, сохранил уголок картины. Большая часть его пожухла, но один прекрасный лист был хорошо виден. Аткинс вставил его в раму, а позднее завещал городскому музею. Здесь "Лист работы Мелкина" долгие годы висел в темном углу. Замечали его немногие. Но однажды музей сгорел. После этого на родине Мелкина все забыли и "Лист", и его самого. -- Каждый день - все новые подтверждения, что это отличное место для отдыха и восстановления сил, - сказал Второй Голос. - Там все способствует окончательному выздоровлению. Но это еще не все. Многих оно подводит вплотную к Горам. В некоторых случаях оно творит чудеса. Я посылаю туда все больше и больше народа. Редко кому приходится возвращаться. -- Да, ты прав, - отозвался Первый Голос. - Думаю, пришла пора дать этой местности имя. Какие у тебя предложения? -- Носильщик уже позаботился об этом, - сообщил Второй Голос. - Он уже давно оповещает пассажиров: "Поезд в Приход Мелкина стоит у боковой платформы!" Приход Мелкина. Я послал к ним сообщить об этом. -- Что же они сказали? -- Оба расхохотались. Расхохотались - да так, что отозвались Горы!